«Между жизнью и долгом мы не выбирали». Как моряк-подводник, работал в зоне отчуждения и спасал на пожарах людей

Наш очередной герой интервью с очень хитросплетенной историей жизни о мужестве, долге и самопожертвовании. Михаил ИВОНЧИК – ветеран пожарной службы, участник ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Его жизнь – это череда испытаний, которые закалили характер мужчины.

После окончания Смолевичской СШ №3 он учился в Азербайджанском высшем военно-морском училище в Баку, служил в Каспийском морском пароходстве на танкере «Гудармес». Срочную военную службу проходил в Чехословакии, а на сверхсрочную был направлен на Северный флот, в город Полярный, на подводную лодку. Затем попал в ряды МЧС. Но, как ни странно, самые яркие воспоминания у Михаила Ивончика остались со времен его службы в пожарном ведомстве. Так почему же вместо морских просторов снятся пожарные рукава – в интервью «КС».

– Михаил Васильевич, нечасто встретишь человека, с такой витиеватой линией судьбы. Как вы попали в ряды органов пожарной службы?

– После окончания сверхсрочной службы на флоте я вернулся домой, в Смолевичи. И встал вопрос: кем быть? Немного поработал на гражданке, но все-таки испытывал тягу к военному делу. Для меня так проще и понятнее – четкость и дисциплина во всем. Поэтому в 1983 году обратился в Минск в кадровую службу МВД. В Советском Союзе это ведомство объединяло и внутренние войска, и пожарные службы. Отборочная комиссия в то время была очень суровая, но моряку-подводнику пройти ее оказалось по силам. Так я попал в Борисовскую пожарную часть, а затем и в Жодино. Когда появилось подразделение в Смолевичах, служил здесь.

– Вы участвовали в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Расскажите, как это было?

– В августе 1986 года нас отправили на базу в город Хойники. Наша группа из 6 человек поехала в чернобыльскую зону третьей. Работали там вахтовым методом, сменяя друг друга каждые 15 дней – больше находиться было нельзя. Иначе можно было получить лучевую болезнь. Жили мы в части, откуда выезжали на тушение пожаров в 10- и 30-километровой зонах вокруг ЧАЭС. Пожары тушили по несколько раз в день: горели леса, торфяники и дома. Это были тяжелые дни – жара, усталость, затяжной кашель, пыль… и постоянный металлический вкус во рту. Даже сейчас, когда вижу крышу из металла, ощущаю этот вкус.

– Зная об опасной миссии, как решились на нее?

– А как может быть иначе? Я знал, куда иду служить, между жизнью и долгом мы не выбирали. Когда выехали в зону, конечно, было тревожно. А приехали туда – птички поют, солнце светит. Не верилось даже, что трагедия случилась. Только не по себе было от пугающей тишины. Людей нет вокруг, только кони, собаки да коты бродят, их не успели хозяева забрать. Жуткое зрелище. Подкармливали их по возможности. Я никогда не видел, чтобы лошадь сразу могла выпить 5–6 ведер воды. Корову жаль было, травы полно вокруг, пасется себе, а выдоить некому. Все брошено. Заходишь в хату – телевизор, иконы – все, что хочешь бери. Поэтому и мародерство было.

– Какие меры предосторожности предпринимались?

– Нам выдали дозиметры, респираторы, форму. Инструктор указал, что мы должны полностью побриться, надеть на себя летний и зимний комплекты одежды. В зоне отчуждения мы не должны были ни есть, ни пить. Полагали, что эти меры если и не защитят полностью от облучения, то уменьшат воздействие радиации. Но после службы на атомной подводной лодке я был более подготовлен и осознавал, что такая защита не особо помогала. Нужно было понимать многие вещи и следовать всем правилам. Например, была положена баня после возвращения из зоны отчуждения, но только после того, как полностью обмылся перед этим. Или воду нужно было пить только из бутылки, из своего стаканчика, а не из общего бидона одной кружкой, чтобы уменьшить концентрацию радиации.

– Вы встречали местных жителей? Почему они оставались?

– Встречали. В основном это были пожилые люди, которые отказывались уезжать, несмотря на опасность. Ведь это была их малая родина, где они родились и прожили всю жизнь. Мы не только тушили пожары и патрулировали территорию, но и помогали этим людям: очищали колодцы, снабжали их водой и продуктами. Причем, очищая колодцы, устанавливали там своеобразные фильтры из гравия, мешковины и активированного угля. Одна бабушка даже пыталась дать мне деньги за помощь, но я, конечно, отказался.

– Вы вернулись в зону отчуждения спустя несколько лет. Почему?

– В апреле 1990 года мы снова поехали туда – радиация постепенно спадала, но оставались опасные участки. Мы занимались ликвидацией очагов загрязнения и тушением торфяных пожаров, которые усиливали заражение. Это была сложная работа, которая подорвала здоровье. Практически все ликвидаторы столкнулись с последствиями радиации – хронические болезни, слабость. Я получил инвалидность, потому что состояние ухудшалось. Многие мои товарищи не дожили до пенсии.

– Служба в подразделении МЧС часто заставляла вас делать непростой выбор?

– Я посвятил более 20 лет службе в органах Министерства по чрезвычайным ситуациям. Работал старшим пожарным, командиром отделения. На моем счету – более 20 спасенных жизней. В пожаре неважно, кого спасать: ребенка, взрослого, пьяного или собаку. По закону нужно вынести из пожара любого: либо мертвого, либо живого. Пожарного можно потерять, но ребенка нужно спасти. Помню слова священнослужителя, который сказал мне: «Ты спас не 20 человек, а гораздо больше. Ведь у каждого из них есть будущее, семьи, потомки».

Эти слова заставляют задуматься о том, как поступок одного человека способен изменить судьбы множества людей. Не правда ли?